Перемены против застоя — или стабильность против потрясений?

Российские выборы, с одной стороны, завершились вполне предсказуемо: у "Единой России" — около 50% (в 2003-м было лишь 37%) голосов и более 50% мандатов в Госдуме. Но с другой стороны — у этой победы горьковатый привкус. Ведь планку ожиданий завысили предыдущие выборы, где ЕР набрала две трети голосов, да и все соцопросы давали ей в 1,5 раза больше сторонников, чем трем другим проходным силам вместе взятым. Видимо, расхождение итогов выборов с показателями социологических исследований — во многом результат низкой явки: часть избирателей ЕР не пришли на участки, то ли будучи уверены, что партия все равно победит, то ли из-за разочарования в ней. Однако и это недостаточное объяснение. Ведь в 2003-м явка была заметно ниже. Наконец, нельзя не видеть, что абсолютное большинство в Госдуме "единороссы" обеспечили за счет победы в национальных республиках. 16 лет Гельмута Коля и 18 — Владимира Путина: велика ли разница? Но несмотря на горчащий вкус победы ЕР, избрание Владимира Путина президентом в марте 2012-го выглядит практически предопределенным. А значит, нынешняя власть в России сохраняется еще на 6 лет — до 2018 г. При этом имеется в виду власть не только политической силы, но и первого человека в стране, ставшего и. о. президента в канун 2000 г. Хороша или плоха почти 20-летняя консервация политического режима? Да, всем известно, что Гельмут Коль возглавлял ФРГ 16 лет, Франсуа Миттеран Францию — 14, а Таге Эрландер Швецию — 23 года (с 1946-го по 1969-й, это абсолютный рекорд для демократических стран). На это, разумеется, можно возразить, дескать, выборы в упомянутых странах отличались от выборов в РФ и у всех названных лидеров были шансы проиграть. Это правда. Но также очевидно, что все социологические исследования свидетельствуют о подавляющем преимуществе ЕР и Владимира Путина. Думается, это в глубине души понимают и оппозиционеры и их сторонники, решившие не ходить на выборы или поддержать какие-либо другие силы и лица. Наконец, при всех фактических отличиях между западными выборами и российскими сходства в атмосфере вокруг них куда больше, чем между российскими и советскими. И не только в том, что оппозиционные кандидаты присутствуют в бюллетенях и приобретают немало мест в парламенте. Ну не мог в Советском Союзе ведущий тележурналист публично заявить, что не будет участвовать в выборах, как делает Константин Эрнст. Тем более не могло в СССР государственное информагентство распространять на английском языке информацию о том, что дело Ходорковского — политическая вендетта Владимира Путина, а именно такое определение не раз встречалось в публикациях РИА "Новости" — преемника советского АПН. В советские времена никак не могли бы в дочернем издании государственного информагентства (в данном случае — в "Московских новостях", представляющих собой бренд вышеупомянутого РИА) — да и вообще где бы то ни было в печать на пластике или в газете, кроме самиздата, — появиться такие высказывания: "президент откровенно слаб и не пользуется поддержкой политических элит... внутри страны...", "премьер-министр есть воплощение абсолютного зла" и т. д. и т. п. (pravda.ru, 30.06.11). Наконец, нельзя не заметить, что это была первая избирательная кампания, в ходе которой "Единая Россия" участвовала в федеральных дебатах. Но для тех, кто изначально разочарован этими выборами, вышеприведенные утверждения практически ничего не значат. Ведь если, несмотря на указанные обстоятельства, никто, кроме "единороссов" и Путина, не имеет шансов на победу, то эти факты не играют принципиальной роли. Почему "ждут перемен" Понятно, что долговременное пребывание любой политической силы, а тем более одного человека на политическом Олимпе несет в себе такие угрозы, как "бронзовение" власти, ее нарастающая склонность не замечать или игнорировать новые явления, соблазн и далее пользоваться старыми подходами, игнорируя вызовы времени. Подобных примеров множество в истории разных цивилизаций. Наконец, нынешняя Россия, несмотря на заметный экономический рост, положительно сказавшийся на благосостоянии почти всего населения, остается страной множества проблем. Среди них и коррупция на различных уровнях власти, ведущая к "распилу" огромного куска бюджета, и более резкие, чем в Европе, социальные контрасты, и очень медленная модернизация. Все эти явления возникли не вчера — они существовали и в 90-е годы прошлого века (тогда вообще думали не о модернизации, а о выживании; правда, бюджет был скудноват для "распила", зато можно было продавать нефть под видом "скважинной жидкости", не платя с этого налогов). Но сама долговременность проблем порождает закономерное недовольство. Кроме того, есть широкий слой людей, который хочет обновления власти и вообще перемен в стране просто в силу своего психологического склада. Во времена "оранжевой революции" автор этих строк безошибочно мог определить позицию многих даже отдаленных знакомых, исходя исключительно из представления об их психологии, хотя о политике с ними ранее не говорил. Психологический склад человека не остается постоянным на протяжении жизни. Переход от юношеского бунтарства к зрелому консерватизму — распространенное явление. Во все времена, во всех обществах было множество молодых людей, которые могли бы повторить слова Виктора Цоя: "перемен требуют наши сердца". Что же касается России, то там сформировалось поколение молодых людей, которые воспринимают нынешнюю стабильность как данность, зачастую утомительную, и в силу возраста никак не могут помнить, как под песню Цоя и карканье сахаровщины начались воистину сокрушительные перемены. Впрочем, очевидны две вещи. Во-первых, Советский Союз тогда объективно требовал перемен, а идея перемен сама по себе не может быть ни хорошей, ни плохой — все зависит от их характера. И отрицать их в принципе недопустимо, поскольку, как известно, все течет, все меняется. Во-вторых, не подлежит сомнению право народа менять свою власть в результате выборов, а следовательно — политическая конкуренция. Однако это утверждение справедливо в принципе, теоретически. А в конкретных условиях расширение демократии и политической конкуренции зачастую влекло за собой огромные жертвы. И забывать об этом не следует. О деструктивной демократии Так, одна из самых страшных трагедий ХХ столетия — массовые убийства армян в Османской империи. Империя эта существовала более шести веков, которые были отмечены многими жестокостями над входящими в нее народами. Но были там и другие моменты. В XV—XVI вв. Турция дала приют изгнанным из Испании евреям. А первая система нотной записи в стране была создана армянином. Еще в 1856 г. в империи провозгласили равенство граждан перед законом независимо от вероисповедания, в 1869-м идея равноправия всех подданных получила развитие в законе о гражданстве, признающем османами всех жителей страны. В 1876 г. была принята конституция с введением всеобщего избирательного права. А уже после этого стали происходить случаи массовой резни армян, причем наибольшие масштабы они приобрели с приходом к власти в Стамбуле реформаторов-младотурок, которые ускорили европеизацию государства. И все это закономерно. В феодальном Османском государстве все религиозные и национальные группы занимали строго отведенные им места. Место армян, как и прочих немусульман, было отнюдь не почетным, но в то же время такое их положение до некоторой степени сдерживало гнет, поскольку власть не видела в них особой опасности. С переходом к всеобщему прямому равному и тайному избирательному праву каждый армянин становился обладателем голоса на выборах. Поэтому начинала работать такая логика: чем меньше в стране армян (и вообще представителей других народов), тем монолитней парламент. Кстати, среди 275 депутатов османского парламента, избранного в 1908 г., было лишь 142 турка и немногим больше — 200 мусульман. Здесь речь идет о многонациональной стране. Однако не только многонациональность усложняет существование демократического парламентаризма. Испания 30-х прошлого века была куда более монолитным в этническом плане государством, чем Османская империя. И тем не менее избранный там в 1936 г. на свободных выборах парламент так никогда и не собирался в полном составе. Последовала почти трехлетняя опустошительная гражданская война. И связывать ее только с противостоянием между коммунистами и фашистами неверно. Не будь в стране ни тех, ни других, все равно в итоге выборов разразилась бы гражданская война — такая же, как многочисленные гражданские войны в Латинской Америке ХIХ в., где были демократические конституции при отсутствии как фашистов, так и коммунистов. Ибо ключ к испанской трагедии, на мой взгляд, кроется в еще довоенных словах президента страны, буржуазного республиканца и выдающегося эссеиста Мануэля Асаньи: "Тысяча попов не стоят жизни одного республиканца". Я не собираюсь винить в трагедии только Асанью и его единомышленников. Наследники инквизиторов, которые сами немало поспособствовали таким настроениям, несут свою долю ответственности за кровь. В настоящей статье не ставится задача выяснять, чья вина больше. Все эти примеры приведены для того, чтобы показать: смена власти в результате демократических выборов может повлечь за собой катастрофические перемены, а демократизация — привести к параличу власти и кровопролитию. О созидательной демократии Разумеется, есть и примеры (причем куда более многочисленные) успешного развития государств в условиях демократии. И там, где страной долгое время управлял один лидер (Франклин Рузвельт, Гельмут Коль, Франсуа Миттеран), и даже там, где правительства часто менялись. Последнее обстоятельство не помешало послевоенной Италии быстро преодолеть бОльшую часть отставания от ведущих держав континента. Впрочем, здесь более правомерно говорить о смене правительств без смены власти, ибо все кабинеты министров того времени в этой стране формировались ее ведущей партией — христианскими демократами. Почему же в этих случаях демократия помогала развитию? Летом 1813 г. английская поэтесса (ныне малоизвестная) Кэтрин Фэншоу описала беседу между лордом Байроном и тогдашней первой леди европейской литературы мадам де Сталь. "Мадам де Сталь была поражена, узнав, что наша безупречная конституция нуждается в радикальных изменениях и что Великобритания — этот несокрушимый бастион — на самом деле слаба, раздроблена и стоит на грани катастрофы. Поскольку иностранцы не понимают, что любая оппозиция правительству уживается с послушанием и преданностью ему, удивление мадам де Сталь было безгранично". Поэт Байрон не оказался в данной ситуации пророком: ничего похожего на катастрофу его страна не пережила в ближайшие годы и десятилетия. Возможно, неправа была насчет него и мисс Фэншоу — трудновато говорить о послушании и преданности английскому правительству со стороны лорда, ставшего изгоем в своей среде. Но уж точно она права насчет куда большего числа своих соотечественников, бунтарей на словах, которые тем не менее сохраняли лояльность власти. А вот непонимание госпожой де Сталь того, что было очевидно скромной английской поэтессе, как раз и показывает, почему во Франции позапрошлого века, несмотря на рост демократических прав и свобод, произошли еще три кровопролитные революции. Итак, секрет британской демократии (самой ранней среди современных), равно как и секрет других успешных демократий — в том, что смена у власти различных политических сил не влечет за собой ни революционных потрясений, ни преследований оппозиции, а лишь изменение акцентов, шлифовку и отладку государства. Почему это становится возможным? Ведь у власти сменяются разные партии, а слово "партия" по своей этимологии означает "часть", в данном случае — "часть общества". В работе Ивана Ильина "Путь духовного обновления" (1935 г.) так описывается смысл существования партий: "Политические партии не должны делиться по принципу личного, группового или классового интереса. Они призваны служить не лицам, не группам и не классам, а родине, народу, государству. Поэтому каждая партия обязана иметь программу всенародной справедливости, всенародного органического равновесия, программу общих государственных интересов, программу сверхклассовой солидарности, программу естественных прав, учитывающую все слои и все классы". С одной стороны, можно сказать, что 100%-ное осуществление данной идеи — утопия. Но с другой — все ведущие политические силы развитых демократий действительно учитывают в своей деятельности интересы широких социальных слоев. Так, христианские демократы демонстрируют себя не только как партии собственников, но и предлагают свою повестку дня для лиц наемного труда (традиционного электората социал-демократов), имеют немалую опору в этой среде благодаря христианским профсоюзам. А социал-демократы учитывают интересы собственников. Да, "учитывать интересы" отнюдь не обязательно означает "выражать интересы". И на деле ведущие партии ведущих демократий частью действительно заботятся обо всем обществе, а частью — имитируют это средствами пиара, скрывая за этой имитацией реализацию интересов и своих лидеров, и промышленно-финансовых тузов. Но без реальной заботы не было бы успеха и стабильности тех стран; да и пиар не сработает на пустом месте. Реальное стирание различий между правыми и левыми порой становилось поводом для недовольства. Например, во время молодежных бунтов 1968 г. Но те бунты никак нельзя сравнить с революционными взрывами, потрясавшими Европу ХIХ столетия. Упомянутые волнения были всплеском анархической пены, который не изменил политического пейзажа, не привел к появлению мощных сил — ни системных, ни антисистемных. Действительно хорошо, когда политические силы сменяют друг друга у власти, как консерваторы и лейбористы (а еще раньше — консерваторы и либералы) в Великобритании. Однако в данной фразе ключевое (хотя и незаметное для многих) слово — "как": важен не просто факт смены власти, а то, что следствием этой смены не становятся разрушительные потрясения. Трагедия российского нетерпения В России есть опыт смены власти, но опыта цивилизованной смены у нее нет. Да, переход реальной власти в Кремле от Горбачева к Ельцину прошел очень гладко для события подобного масштаба. Но затем разборки среди тогдашних победителей привели к трагедии октября 1993-го, после чего угроза поражения Ельцина на президентских выборах 1996 г. породила громадные фальсификации, о которых нынешние борцы за честность российских выборов предпочитают молчать. Разумеется, нельзя априорно полагать, что Россия обречена на смену власти, влекущую за собой потрясения. Но нельзя и не видеть того, что мешает ей перейти к такой политической культуре, какая давно существует в Англии. Период величайшего расцвета русской культуры — ХIХ век— это и время нарастающей поддержки образованным русским обществом того явления, которое в начале ХХ ст. назвали "освободительным движением" (термин, более уместный для антиколониальной борьбы, чем в отношении внутренних процессов в государстве). Интеллигенция (понятие, присущее сугубо территориям, входившим в Российскую империю) с невиданным ожесточением расшатывала государство. А затем многие из тех, кто прилагал к тому усилия, оказались погребены под обломками империи. Но с другой стороны, идиллическая старая Россия от Никиты Михалкова — выдуманная страна. И нам, не жившим в те времена, трудно представить, насколько волна "освободительного" движения была обусловлена объективными обстоятельствами, насколько — субъективным фактором. Ведь нам невозможно на основе собственного опыта достоверно оценить, сколько правды в словах о тупости и коррумпированности тогдашней бюрократии, о самодурстве и деспотизме власти — и т. д. и т. п. На мой взгляд, пояснить соотношение объективного и субъективного в этом движении может известная цитата из "Былого и дум" Александра Герцена (тем более что говорит он в ней о событиях во всей Европе, а значит, может быть более сдержанным, чем если бы речь шла о его отечестве): "Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы под Ватерлоо. Ирландец на английской службе, человек без отечества — и пруссак, у которого отечество в казармах, — приветствуют радостно друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь, — в такую грязь, из которой ее в полвека не вытащат... И понимает же Герцен пороки Наполеона. Ведь тут же пишет, что "он додразнил другие народы до дикого отпора", называет его режим "военным деспотизмом". Но все равно, как видно из текста, продолжение владычества Наполеона было бы для автора "Былого и дум" шагом по извилистому пути прогресса, тогда как его окончательное поражение трактуется как катастрофа. Хотя, конечно, в реальности никакого прогресса не было бы. Если считать фундаментальной чертой демократии свободу печати, как традиционно делают сейчас, то нелишне вспомнить, что писал по этому поводу во многом симпатизировавший Наполеону академик Евгений Тарле: "Падение Империи Наполеона было спасением не только для типографий и книжного дела во Франции и в покоренных Наполеоном странах, но и для печати вообще. Стала мыслима хоть и сдержанно говорившая, но легально существующая оппозиционная печать" (Тарле Е. В. Печать во Франции при Наполеоне I). Герцен, отлично зная недавнюю историю Франции, этого не видит. Как и того, что Веллингтон, будучи британским премьером, провел в 1829 г. важнейшую реформу — отменил законы, ограничивающие права католиков, что позволило представителям ирландского большинства избираться в парламент*. (Ну а слова о "человеке без отечества" — нечто вроде презрения основоположника украинского национализма Миколы Михновского к Владимиру Короленко за то, что тот писал по-русски. Теоретический борец за права человека, Герцен настолько не мог признать за кем-либо права считать отечеством всю империю, что зачислил в ирландцы и Веллингтона — потомка англосаксов, чей род давно осел в Ирландии.) __________________________________ * До того согласно акту, датированному 1673 г., член парламента должен был произносить присягу, текст которой фактически означал отречение от католической веры. Все это свидетельствует: радикализм Герцена и многих его куда более радикальных последователей обусловлен прежде всего не объективными обстоятельствами жизни в тогдашней России, а его психологией человека, для которого синонимом прогресса были исключительно великие потрясения. Человека, который просто не в состоянии был представить себе, что прогресс может нести эволюция. Ибо эволюция — это слишком долго. А главным качеством тогдашних революционных интеллигентов было нетерпение (слово, ставшее заглавием романа Юрия Трифонова об Андрее Желябове). Прошел век с лишним после того, как написал о Ватерлоо Герцен, — и уже советскую империю стали расшатывать диссиденты, во многом вдохновлявшиеся российской революционной, только добольшевистской традицией. А в укрепившейся после развала 90-х путинской России ту же миссию взяли на себя либеральные "несогласные". Однако между революционерами, разрушившими империю, с одной стороны, и советскими диссидентами и российскими "несогласными", с другой, есть огромная разница. Если первые действительно хотели построить новый мир, то вторые считают, что надо просто взять за образец модель, существующую на Западе, и реализовать ее здесь. А коль она плохо приживается — из-за непонятливого народа, — надо допустить к фактическому рулю своей страны представителей западного мира. А что? Ведь люди, дескать, все одинаковы, и общечеловеческие ценности — превыше всего. Это различие очень хорошо видно в рассуждениях о "Ленине — немецком шпионе". Да, можно отвергать деятельность Ленина исходя из либеральных, социал-демократических, христианских и прочих некоммунистических позиций. Но даже оставаясь на тех позициях, несложно понять, что этот деятель вел с германским генштабом свою игру — и в долговременном историческом плане выиграл. Поэтому рассуждать о нем как о "шпионе" могут лишь те, кто абсолютно не понимает, как можно вести с Западом свою игру, поскольку в их представлении под Запад можно только "ложиться". И заодно они забывают, что Ленин не делал ничего принципиально нового в сравнении с Герценом, который поддержал в 1853-м в войне с Россией Османскую Турцию, практиковавшую работорговлю. Зачем демократия, если есть "мировой полицейский"? Да, очень хорошая вещь — построить в России английскую парламентскую демократию. Но есть огромная разница между строительством такой демократии своими силами — и созданием ее британскими инженерами политических технологий и человеческих душ. В последнем случае мы получим нужный для Лондона (а заодно и Вашингтона с Брюсселем) результат, но для самой России — имитационную колониальную демократию. Но колониальная демократия — норма для многих современных русских либералов, которые считают, что весь миропорядок вправе поддерживать мировой полицейский (характерное переименование возникшего в позапрошлом веке понятия "мировой жандарм", которое тогда употреблялось в сугубо негативном контексте). Вот что написал российский философ, профессор славистики Лозаннского университета Эдуард Надточий по поводу событий в Ливии и реакции на них в России (орфография оригинала сохранена): "Ну а ваще в рассуждениях борцов с агрессией проклятого НАТО содержится очевидная ошибка: они все еще живут в мире "публичного европейского права" неких "суверенных государств". А... мир этого права давным давно умер, и живем мы во всемирном мегаполисе, где порядок поддерживает всемирная полиция. Возмущаться полицией, прибывшей утихомирить драку в ифрикии, все равно что возмущаться полицией, прибывшей разбираться с массовой дракой под окнами возмущателя... Т.е. возмущаться можно только тем и другим одновременно..." (Гуманизм другого человека // enadtochij.phronesis.ru). Один из лучших российских политологов Борис Межуев пишет по поводу этих слов: "Либералы очень откровенно и полноценно отрекаются от "национального суверенитета" и во всеуслышание присягают тому, что они считают "мировой империей". Такого не было ни в 1999, ни в 2003 (т. е. во время войн в Югославии и в Ираке. — А. П.)". Да, можно поспорить, так ли уж нова подобная присяга. Еще в середине 90-х Николай Амосов на склоне своих дней писал о том, как хорошо, что теперь есть один мировой полицейский. Но Межуев, наверное, прав в том, что сейчас это идея распространяется все шире. И бесспорно прав в итоговом выводе: "Проблема в том, что он (Надточий. — А. П.) не только не в одиночестве, а вся либеральная партия сегодня стоит на той же самой позиции. И тут нужно согласиться с Джоном Локком, в ситуации слома консенсуса о национальном суверенитете в стране реально не может быть никакой демократии. Ни парламентской, ни президентской, ни унитарной, ни федеральной, ни маленькой, ни большой. Никакой вообще, кроме имитационной. И речь идет не только о России" (Vedomosti.ru). Но раз никакая демократия без суверенитета невозможна — значит, вполне разумна озвученная Кремлем несколько лет назад и осмеянная прогрессивными либералами идея "суверенной демократии". Ведь если приходят к власти "прогрессивные либералы", то зачем им народный суверенитет по Джону Локку — ведь он жил во времена, когда не было мирового полицейского, чья дубинка в либеральном сознании выглядит волшебной палочкой. Под новодворские вопли о торжестве свободы и роковые ритмы Юрия Шевчука березовские, ходорковские, а также BP, Shell и прочие ТНК начнут энергично качать углеводороды на все четыре стороны, не делясь с бюджетом. Ибо чем меньше бюджет, тем меньше у чиновников возможностей "пилить бабло". Но предположим, побеждает другая сила, которая везде видит врагов России. Какая охота на ведьм начнется тогда? Ведь, например, для Александра Дугина и просвещенный патриот Борис Межуев — "оранжевая сволочь", которая подыгрывает американцам для проведения политики воздействия на те аспекты российской политики, которые не совпадают с американскими интересами". Конечно, обе представленные позиции маргинальны, если брать все российское общество. Но в образованных слоях обе они непропорционально сильны, особенно либеральная (которая опирается и на внутренние, и на внешние финансовые ресурсы). И это говорит об их потенциале. Риски "суверенной демократии" Концепция суверенной демократии кажется спасательным кругом, позволяющим проплыть между двумя описанными крайностями. Но нельзя не видеть и другой опасности. Идеи "суверенной демократии", "особого пути России" и т. п. могут использоваться для банальной консервации всех нынешних недостатков. Ибо очень соблазнительно пугать "оранжевым переворотом" и всеми прелестями политического хаоса, пытаясь убедить общество, что все прочие проблемы — второстепенны. Но проблемы все равно остаются проблемами, и для многих людей — главными. А чиновники станут укрепляться в мысли, что распил бабла — очень мелкий грешок на фоне выдуманных и реальных оранжевых угроз. Так, идея "суверенной демократии" будет забалтываться. Поэтому сама по себе она недостаточна. Но чем ее дополнить? В начале сентября, когда еще выглядело вероятным выдвижение на второй срок Дмитрия Медведева, четыре ведущих интеллектуала Института современного развития (ИНСОР) — Игорь Юргенс, Евгений Гонтмахер, Борис Макаренко, Никита Масленников опубликовали статью "Медведев должен стать русским Ли Кван Ю" (Vedomosti.ru, 05.09.2011). Там они представили немало интересных тезисов о российской политической модернизации. Например, заставить российскую бюрократию работать должным образом можно "только если: чиновники будут чувствовать не только "давление сверху", но и "давление сбоку" — от сидящих в парламенте реальных и дееспособных партий; к этому добавится "давление снизу" — со стороны гражданского общества, СМИ, интернет-сообщества". Теоретически это абсолютно верно. И актуально для любого будущего президента РФ. Но как эти предложения осуществить практически, если в России оппозиция несовместима с лояльностью к власти, если для большого числа представителей того же гражданского общества такое давление представляет интерес не как способ заставить чиновников работать, а как технология обрушения власти? Остервенелой интеллигенции не нужно ничего меньше, чем крах "кроваво-гэбэшного режима", и в своем раже она давно перестала чувствовать ниточки, за которые ее дергают Березовские, Соросы и прочие кукловоды. А те, кто эти ниточки чувствует, вполне довольны своей ролью сексотов мирового полицейского. И раз уже российскому лидеру предлагают брать пример с отца сингапурского чуда, то нелишне напомнить, что в той стране грантоедство невозможно в принципе и одной воли МВД достаточно, чтобы объявить любую общественную организацию политической и распустить ее. Однако сингапурское чудо никак не исчерпывается запретом грантоедства, а российская альтернатива — каспаровыми и лимоновыми. Выборы в Думу, как подчеркивает политолог Дмитрий Ермолаев, показывают, что "либеральная-то оппозиция в виде "Яблока" и "Правого дела" полностью провалилась. Победила же оппозиция, но оппозиция не лидеру страны Владимиру Путину, а либеральному крылу нынешнего руководства страны" (regnum.ru, 5.12.11). А такой расклад объективно содержит потенцию пока невиданного для России сотрудничества оппозиции и власти. Сотрудничества, которое в идеале должно перечеркнуть знак равенства между понятиями "смена власти" и "великие потрясения".