Необходим договор о самоограничении элит

Заместитель руководителя управления внутренней политики администрации президента Дмитрий Бадовский покидает свой пост, чтобы возглавить Институт социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ). В интервью «МН» он объяснил, почему покидает Старую площадь, какую эпоху в истории страны напоминает ему нынешнее время и в чем он видит главную опасность для России.

— Вы проработали в администрации президента (АП) и правительстве немногим больше года и теперь уходите руководить ИСЭПИ. Это означает аппаратное поражение, как пишут некоторые СМИ, или это ваше личное желание уйти в «свободное плавание»?

— Ни то и ни другое. Мой приход летом прошлого года на работу в правительство, а затем и в администрацию был связан с выборами — парламентскими и президентскими. Те задачи, которые в этом смысле передо мной стояли, решены. Дальше я выстраивал работу по экспертно-аналитическому обеспечению управления внутренней политики. Мой переход в институт фактически связан с продолжением этой работы. С необходимостью расширить и взаимодействие с экспертным сообществом, и исследовательские программы.

Философ во власти

Дмитрий Владимирович Бадовский родился в 1973 году в Москве. В 1995 году он закончил философский факультет МГУ им. Ломоносова. В 1997 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Правящие элиты России: основные этапы становления и тенденции трансформации советской модели». В 1995–2006 годах — доцент философского факультета МГУ. С 2000 года — руководитель отдела специальных программ, затем заместитель директора НИИ социальных систем. В 2007 году указом президента включен в состав членов Общественной палаты. В январе 2012 года Бадовский получил пост замглавы управления внутренней политики администрации президента. В августе он стал руководителем фонда «Института социально-экономических и политических исследований», который был создан для разработки программы «Народного фронта» Владимира Путина. Программа, написанная под руководством сенатора Николая Федорова, так и не использовалась, а деятельность института была приостановлена.

— То есть вы не придерживаетесь логики построения чиновничьей карьеры?

— Я в первую очередь был и остаюсь ученым и экспертом. А время, проведенное на госслужбе, возможность лучше увидеть и понять механизмы власти — это серьезный опыт, который в том числе поможет высказывать свое мнение и рекомендации других экспертов власти. Кстати, моя предшествующая научная работа была посвящена механизмам функционирования элит, трансформации советской элиты в постсоветскую. Думаю, что в скором времени я вернусь и к своим инженерно-геодезическим изысканиям, потому что за последний год у меня, конечно, была хорошая возможность проанализировать и свои идеи в области теории элит тоже.

— Правда ли, что вы покинули администрацию в том числе и потому, что были не согласны с жесткой позицией Кремля в отношении оппозиции?

— В принципе я уже сказал, что переход в институт — это продолжение той работы, которую я начал, когда пришел в правительство. Это следующий этап. Я остаюсь советником первого заместителя руководителя администрации президента Вячеслава Володина. ИСЭПИ — одна из опорных структур работы президентского «Народного фронта». В администрации работает большое количество моих товарищей, и все коммуникации с АП сохраняются.

— Хорошо, тогда спрошу о вашем личном отношении к тому, как власть ведет себя по отношению к оппозиции.

— Политический процесс у нас сегодня действительно достаточно жесткий, но в том, что такая тенденция имеет место, далеко не всегда первую скрипку играет власть. Мое личное мнение состоит в том, что власти следует больше внимания уделять не тем или иным оппозиционным фронтменам, но непосредственному и прямому диалогу с людьми — с теми самими рассерженными горожанами, например. Нужно обсуждать их вопросы и интересы, их социальные и политические запросы.

— Какими именно проблемами будет заниматься Институт социально-экономических и политических исследований?

— Пока я готов говорить об этом только в общих чертах. Мы будем много заниматься современной качественной социологией — состояние общественного мнения и запросы общества должны быть в центре внимания и должны быть лучше поняты государством. Здесь мы готовы сотрудничать абсолютно со всеми нашими ведущими социологическими и исследовательскими центрами.

Мы уже готовим программу большого исследования по политическим настроениям и социально-политическим запросам среднего класса в регионах, в больших, средних и малых городах. Есть важный проект исследования по потенциалу социальной напряженности. И в том, что касается этих исследований, да и в целом мы хотим в большей степени задействовать потенциал исследователей и экспертов из регионов. Вообще цель в том, чтобы институт смог сформировать серьезную грантовую программу для экспертов, исследовательских центров.

Кроме того, будет продолжена аналитическая работа в интересах планирования внутренней политики администрации президента. То же самое могу сказать и в отношении сотрудничества с «Общероссийским народным фронтом». ИСЭПИ начинал свою работу в качестве экспертной площадки и исследовательского центра ОНФ и будет в этом качестве работать и дальше.

— Почему в повестке ИСЭПИ фигурирует «Народный фронт»? Честно говоря, у меня было ощущение, что надобность в нем после президентских выборов отпала.

— Если вы анализируете происходящее, то видите — Путин обычно вполне четко и прямо обозначает свои политические приоритеты и планы. И он с самого начала, с момента создания «Народного фронта», вполне открыто и ясно говорил, что ОНФ — это стратегический проект, что роль ОНФ — это пространство диалога и широкой коалиции для целого ряда политических партий, структур гражданского общества, общественных инициатив. Кроме того, через «фронт» должны приходить в политику, во власть новые люди, в том числе люди, которые многое хотели бы изменить. Поэтому ОНФ будет президентской политической коалицией и станет механизмом обновления элит.

— Каковы источники финансирования института? Собирается ли он самостоятельно зарабатывать деньги?

— ИСЭПИ — это фонд, и он будет искать и привлекать средства для финансирования исследований и грантовых программ. Какую-то часть исследований может заказывать и власть, но рассчитывать только на это нельзя. Вообще я считаю, что многое зависит, конечно, от того, как институт себя покажет, насколько его работа и результаты будут интересны. Просто ходить и просить денег неинтересно. Если же ты что-то делаешь важное и содержательное и в результате у бизнеса или еще у кого-то появляется интерес и желание твою работу поддержать или какие-то исследования заказать, то это правильная история.

— Журналистско-экспертное сообщество любит оперировать историческими аналогиями, накладывая их на текущую общественно-политическую проблематику. Сегодня вспоминают и 1915, и 1937 год. Насколько, на ваш взгляд, уместны такие аналогии?

— Любые аналогии всегда достаточно условны. Правда, они простой и иногда небессмысленный способ погрузить разговор о происходящем в какой-то контекст, чтобы увидеть главное. Поэтому аналогии где-то полезны, но только если мы это делаем для серьезного разговора. Если так подходить к вопросу и задаться целью найти параллели с каким-то периодом в советском прошлом, тогда, наверное, я скорее сравню ситуацию с 1925–1926 годами. В этот момент страна стояла перед серьезным выбором — как, за счет чего, какими темпами и методами развиваться дальше, каким образом провести модернизацию (индустриализацию). И этот вопрос вызвал серьезные противоречия в правящей элите и в стране в целом.

— Какова, на ваш взгляд, главная опасность, с кото9000рой может столкнуться страна и лидер Владимир Путин в ближайшие несколько лет?

— Если не говорить сейчас о глобальных рисках мировой политики и экономики (а эти риски существенны, кстати, и постоянно растут), то главное — это то, что мы живем сегодня в обществе всеобщего недоверия. У нас вопреки представлениям весьма конкурентное общество. Но это негативная конкуренция. Различные социальные группы, «сословия», «корпорации» вступают в борьбу с государством и друг с другом не за то, чтобы обеспечить свободу, равенство возможностей и справедливость, а за то, чтобы иметь больше привилегий и большую долю в государственном перераспределении ресурсов и ренты.

В обществе мало доверия, ценностных связок, чтобы обеспечивать взаимопонимание и взаимодействие между разными социальными группами, поколениями, субкультурами. Те же поколенческие разрывы в обществе явно нарастают и становятся крайне принципиальными для стратегического политического планирования.

На мой взгляд, это лишний раз подтверждает, что для развития важны не только и подчас даже не столько проблемы политической либерализации, но социальной терапии — «демонетизации» ценностей, устранения диспропорций и неравенства «сословности» и «корпоративности» социальных коммуникаций, восстановления социальной динамики и мобильности, возвращения в общественный договор принципов доверия и социальной солидарности.

— Но разве основная проблема не в качества диалога, который ведет власть с обществом?

— Мы очень часто говорим о диалоге между властью и обществом, о том, что его не хватает или он неэффективен. Но сегодня еще важнее, чтобы был нормальный диалог и разговор внутри самого общества. Если все будут только обзываться, выяснять, кто лучше, а кто недостоин, видеть кругом врагов, или люмпенов, или бездельников, или выяснять отношения с помощью так называемых контркультурных «жестов», то ничего хорошего не получится.

Но конечно, чтобы преодолеть эти проблемы, качество власти, качество государства — это ключевая вещь. Я много раз говорил и писал, что новому общественному договору в России должен предшествовать новый внутриэлитный договор. Я сейчас говорю не только про правящий класс в узком смысле, но про элиты в целом. Необходимо обновление элит и новый внутриэлитный договор. И это должен быть договор о самоограничении элит.

— Чем, на ваш взгляд, объективно вызвана волна политических протестов в Москве? Это бунт исключительно так называемого креативного класса или начало глобальных протестов, которые в скором времени растекутся по всей стране?

— Я считаю, что то, как развиваются у нас политические процессы, — это отражение главной проблемы. Сегодня центральной темой политики стал вопрос о том, кто и чем должен «заплатить за будущее», то есть вопрос о цене дальнейшего развития страны. За счет чего и за чей счет будет идти развитие страны дальше? Условно за счет коррупционеров или за счет пенсионеров? За счет рабочего класса или за счет креативного класса? И так далее. Речь не буквально и не только о деньгах и уровне жизни, но и об интересах, ожиданиях, привычках, правилах игры, амбициях и многом другом. И дело, собственно, только в том, чтобы «выигрыши», «проигрыши», издержки были открыто подсчитаны и зафиксированы, а затем согласованы всей страной политически.

Политические процессы не могут развиваться по принципу «победитель получает все». Однако переход к игре с ненулевой суммой в политике, экономике и социальном развитии может быть все же гарантирован только государством, только эффективной властью, наделенной мандатом общества на такой арбитраж интересов.

В свою очередь, это значит, что должен быть обеспечен более высокий уровень доверия к выборам и деятельности политических институтов в целом. Именно политическая система должна быть тем самым местом для дискуссий. В противном случае таким местом будет только уличная политика и интернет. Но первое опасно, а второе далеко не всегда эффективно для согласования интересов.

Основным стратегическим содержанием политических дискуссий становится вопрос о темпах и сроках любых изменений: что необходимо уже сегодня, что завтра, а что станет возможным только через несколько лет. Наконец, необходимо договариваться и о том, что именно можно улучшать и видоизменять, а какие результаты, достигнутые за последние десятилетия в развитии страны, и какие созданные институты не могут и не будут подлежать никакой ревизии.

Если с подобными принципами не выступит власть, то развитие будет крайне затруднено. Но если с такими принципами не согласится оппозиция, то развитие вообще вряд ли будет возможно.

— Считаете ли вы «демократию» мифом? Каковы для вас объективные и действительно важные составляющие этого термина? Надеюсь, вы не будете спорить с тем, что свобода лучше, чем несвобода…

— Многие политические философы говорили, что среди обычных человеческих притязаний во главе угла стоят два: во-первых, на защиту от насилия, а во-вторых, на значимость (и уважение) своих прав и интересов. Политическая эволюция показала, что эти притязания удовлетворяет вначале правовое государство, а затем — демократия.

Сегодня в восприятии демократии и демократических ценностей российским обществом в первую очередь востребованы уже не потребительские ценности демократии (вопросы соотношения демократии и благосостояния, бывшие столь актуальными в 90-е и в первой половине нулевых). И еще не в полной мере процедурные ценности демократии, хотя их значимость растет (реализация свобод, участие в политике для всех). Но массово сегодня более всего ожидаемы такие ценности, как законность (правопорядок) и справедливость (соблюдение прав).

Вряд ли кто-то будет спорить, что свобода лучше, чем несвобода. Но безусловно и то, что порядок лучше, чем беспорядок. И сегодня в России эти два заявления по сути тождественны.

Это означает, что главная демократическая политика сегодня в России состоит в модернизации самого государственного механизма. В реализации демократического запроса на сильное, эффективное государство, в частности на эффективную и подотчетную бюрократию, независимый, справедливый суд, сильную и пользующуюся всеобщим доверием полицию. Ведь очевидно, что революционная враждебность смолкает, когда заявляет о себе институциональная дееспособность.